Давай подумаем
С Виталиком мы дружили с девятого класса. Я очень хорошо помню его первое появление в нашем классе. Тогда, в середине урока географии, внезапно распахнулась дверь и вошла завуч, Екатерина Степановна, а за ней Виталик. «Примите нового ученика. Его зовут Виталий Грин…»– запнулась завуч. – «Гринблат», – громко и с гордостью поправил её Виталик.
Весь класс прыснул от смеха, а Надя Головко громко шепнула на ухо подружке Гале «Ещё один жид», и снова все громко засмеялись. – «Если Гринблат, значит блатной», – сказал Серёга Грач. И снова хохот.
– Надеюсь, вы примете нового ученика хорошо, и будете с ним дружить, – подытожила Екатерина Степановна и уверенной походкой вышла из класса.
Глаза Виталика метали молнии, пальцы сжались в кулаки. Наде вдруг стало как-то не по себе, и было от чего. Виталик был огромного роста (под 190 см) и атлетического телосложения, что не было характерным признаком евреев. Он был смуглый, курчавый и с большим еврейским носом. Надя от страха начала тихо сползать со стула под парту.
– Ну, Виталий Грин… – запнулась учительница географии.
«Виталий Гринблат», – снова громко произнёс Виталик. – «Моя фамилия – Гринблат, Гринблат. Запомните и больше не ошибайтесь», – предупредил он. – «Понятно?» – Виталик в упор посмотрел на Серёгу.
– Виталий, вон там, на задней парте, есть свободное место. Садись. И давайте продолжим урок, – сказала учительница.
– Голову отверну, – прошептал Виталик Наде, проходя мимо неё, и она ещё глубже ушла под парту, а Серёга вернулся с перемены с пылающими ушами, красными, как его комсомольский значок, и с распухшим носом.
– Ты еврей? – спросил меня Виталик, усевшись рядом со мной на задней парте.
– Да! – гордо ответил я.
– Ну, тогда будем друзьями, – дружелюбно сказал Виталик. Мы и вправду подружились.
Виталик серьёзно занимался каратэ, и даже имел чёрный пояс, чем по праву гордился. Как-то, по дороге на «Горку», то есть в Большую Синагогу на улице Архипова, мы проходили по Чистым Прудам, и наткнулись на группу ребят, сидевших на лавочке и певших под гитару песни Высоцкого. Их было пятеро или шестеро, точно не помню. Они были чуть подвыпившими и, естественно, в «приподнятом» состоянии. Заметив нас, они сразу сменили мотив и дружно запели популярную тогда частушку: «Если в кране нет воды, воду выпили жиды». Допеть припев «евреи, евреи, кругом одни евреи” они не успели. Я только встал в боевую «стойку», как с удивлением обнаружил, что двое из «певцов» уже корчатся на траве, а гитариста украшает «воротник» из гитары. «А теперь забудь о каратэ и вспомни лёгкую атлетику», – сказал мне Виталик совершенно спокойным голосом и мы рванули в стиле «бег с препятствиями» примерно на два километра по проходным дворам, которые знали, как свои пять пальцев.
– Виталик, почему ты такой агрессивный?» – спросил я его, отдышавшись. – Не успели допеть, а ты уже им морду набил. И вообще, что они такого сделали? Ну, частушку спели. Ведь мы же с тобой в прошлую субботу на «Горке» ту же частушку под гитару пели. И еще, ты же сам говорил, что «еврей – это звучит гордо».
– Это смотря кто произносит это слово, – резонно возразил мне Виталик.
Виталик всем сердцем презирал тех, кто не собирался ехать в Израиль. «Ну чего им здесь ни хватает?» – с горечью говорил он. – В дублёнках ходят, везде блаты. А чем Америка или Австралия лучше? Мы же везде будем чужие. Надо ехать на свою Родину. Да, да! На нашу историческую Родину. Родину с большой буквы. Там мы будем своими, мы будем её, Родину, строить и оборонять от арабов. А им тут «жигулей» не достаточно. На «фордах» хотят ездить. Тьфу!» – так обычно заканчивал Виталик свой патриотический монолог.
После окончания школы мы попали в разные институты. Так вышло из-за того, что у наших родителей были разные «блаты». Виталик учился в «Горном», а я в «Керосинке», то есть в институте Нефти и Газа. Туда пока ещё принимали евреев. В Израиль мы приехали одновременно и жили в одной «мерказухе». Со временем наши дороги разошлись. Я первым устроился на работу и переехал из «мерказухи», как мы её называли, в свою квартиру. А Виталик решил закончить Технион и уехал в Хайфу. Изредка перезванивались, а встречались ещё реже, но всегда встречи были тёплыми, всегда было о чём поговорить и вспомнить.
Как-то, будучи по делам в Тель-Авиве, я столкнулся с Виталиком буквально лицом к лицу. Он после нашей последней встречи чуть-чуть постарел и обрюзг, но я его сразу узнал. А он меня – нет. Он был погружён в себя и, казалось, никого вокруг не замечал.
– Привет, старина! – радостно воскликнул я и крепко обнял его.
– Привет, – довольно сухо, но с улыбкой ответил мне Виталик.
– Как я рад, что встретил тебя. Как дела? Как семья? – спросил я.
– Нормально, – так же сухо ответил Виталик.
– Ты что, сердишься на меня? – спросил я растерянно, не понимая, что с ним случилось, почему он не рад встрече.
– Нет, что ты! Как тебе это пришло в голову?
– А тогда что случилось? Что с тобой, Виталик?
– В том-то и дело, что ничего не случилось, – грустно произнёс Виталик и замолчал.
– Если ничего не случилось, почему ты такой унылый?
– Боюсь, что ты меня не поймёшь.
– Я постараюсь. Ведь мы с тобой старые друзья. Ну, давай, выкладывай.
– Попробую, только постарайся не перебивать, – согласился Виталик. Мы уселись за столик в ближайшем кафе, и заказали по бутылке холодного пива.
– Знаешь, – начал Виталик свой монолог. – Я сегодня был в больнице. Мне там делали сложный анализ.
– Всё в порядке? – прервал я его в испуге.
– Конечно, всё в порядке, я же тебе сказал. Я здоров как бык. Слушай и не перебивай.
– Ладно, не буду. Продолжай, – я был весь внимание.
– Итак, я был в больнице. После анализа мне велели подождать час–полтора для получения заключения от врача. Делать мне было нечего, и я решил прогуляться по больнице, посмотреть, как продвинулась наша медицина за последние годы. Прогуливаясь по длинному коридору, я увидел огромный плазменный экран, а на нём табло, как в аэропорту. На табло – цифры и буквы. «Что это такое?» – спросил я проходящую мимо медсестру. – «Это информационное табло операционного отделения. Показывает в реальном времени данные о том, где и что происходит с каждым больным. Вот видите, – номер 673 в операционной, ему сейчас делают операцию, номер 654 – в отделении реабилитации, номер 683 – ожидает операции, номер 654 – в реанимации». – «А 634? Около его цифры ничего не написано. Что с ним?» – спросил я. – «Он умер», – спокойно ответила медсестра. – «Так напишите, что он умер», – сказал я. «Зачем зря пугать людей», – ответила медсестра. – «Извините, я очень спешу. Будьте здоровы и не появляйтесь на нашем табло», – с улыбкой пожелала мне медсестра и быстро зашагала по коридору.
Перед табло сидело человек 30. Это были родственники или друзья людей, которым делали операцию. Я увидел среди них знакомое лицо. Это был Гиль Яркони, мой сослуживец. Удобно устроившись в кресле, он читал газету, спортивный раздел. «Что ты здесь делаешь?» – спросил я его, не скрывая тревоги. – «Моего отца сейчас оперируют. У него опухоль мозга. Очень сложная и опасная операция. Кстати, познакомься. Это моя сестра Ора», – указал пальцем Гиль в сторону женщины лет 30, бойко говорящей по мобильнику со своей подружкой. – «Секунду, дорогая», – оторвалась Ора от разговора. – «Очень приятно!» – сказала она скороговоркой, бросив на меня беглый взгляд, и мгновенно вернулась к подружке: «Так вот, эту блузку я купила на Аленби. Ты ведь знаешь этот магазин. Шикарный ассортимент и цены сносные». – «А это мой брат Омер», – указал Гиль на сидящего рядом с ним солдата, уткнувшегося в новенький смартфон. – «Привет», – процедил Омер, не отрывая глаз от экрана. – «А там, в углу, моя мама»,– указал Гиль на женщину лет 55, смотрящую стеклянным взглядом на плазменное табло.
– А что вы здесь делаете? – спросил я Гиля.
– Что значит, «что мы здесь делаем»? Я ведь сказал тебе, нашего отца сейчас оперируют», – с раздражением ответил мне Гиль, не понимая моего странного вопроса.
Мне стало тяжело на душе, и я ушёл, пожелав полного выздоровления их отцу.
Виталик сделал паузу в своём монологе и отхлебнул из бокала.
– А что ты от них хочешь? Что, по-твоему, им нужно делать? – спросил я, воспользовавшись паузой.
– Что делать? Я не знаю. А вот что не делать, это я точно знаю, – резко прервал меня Виталик. – Отцу делают сложнейшую операцию, его жизнь висит на волоске, а они спортивную газету читают, на смартфоне играют. Может быть, нужно плакать, просить, молиться...
– Кому? – задал я ему риторический вопрос.
– Кому? Точно не знаю. Наверно, Создателю. Но точно, не хирургу и не больничной кассе.
– И из-за этого ты такой хмурый?
– Нет, не из-за этого, – ответил мне Виталик. – Так я и знал, что ты меня не поймёшь.
– Ну, тогда объясни.
– Ладно, слушай. Через несколько дней Еврейский Новый Год – Рош а Шана. Ты помнишь, мы его ещё в России отмечали, еврейские песни пели, танцевали, на «Горку» ходили. А здесь, в Израиле, на Рош а Шана я заказал гостиницу в Эйлате на три дня. Мы с женой поедем в Эйлат. Будем лежать на пляже, купаться в Красном море, отдыхать. Мы ведь так тяжело работаем.
– Ты прости меня, Виталик, – снова прервал я его монолог. – Я никак не могу уловить связи между больницей, Гилем, Эйлатом и твоим хмурым настроением.
– Не перебивай, дослушай. Религиозные говорят, что в этот день, Рош а Шана, весь мир предстаёт перед Судом. Нас судят. За что судят? Судят всегда за поступки. А что присудят? Этого мы тоже не знаем. Может быть, жизнь, а может быть, смерть, как на том табло в больнице. А жизнь висит на волоске. Присудят нищету или богатство. Я не знаю. Но я знаю, что читать спортивную газету или валяться на пляже во время Суда это абсурд. Да, абсурд! – завершил Виталик свой монолог.
Он замолчал, погрузившись в раздумье. Я также молчал. Мне нечего было ему возразить.
– А теперь слушай внимательно, – тихо промолвил мой друг, – Слушай и постарайся понять. Я об этом всю жизнь думаю.
Виталик был серьёзен и сосредоточен. Было видно, что то, что он хочет сказать, выстрадано и осознано им. Он выговаривал каждое слово. Каждое слово было весомым.
– Если есть Суд, тогда почему мы так безразличны к нему? А если его нет, то тогда зачем мы, евреи? Зачем я? Зачем всё?
– Что всё? – тихо спросил я.
– Всё!
А.П.
Сложный вопрос
Краткое содержание вопроса из предыдущего номера
Марк, живший на юге Израиля, во время операции “Цук Эйтан”, решил оставить свой город и переждать ракетные обстрелы в более безопасном месте. Он попросил своего соседа Гришу присмотреть за квартирой, изредка поливать цветы и заносить в дом приходящую почту.
После отъезда Марка Гриша решил поселиться в его квартире, так как считал её более безопасной, чем та, в которой он жил.
Вернувшись домой и увидев, что Гриша живёт в его квартире без разрешения, Марк, возмутился и потребовал от Гриши плату за период проживания. На это Гриша не согласился, ответив, что в таком случае Марк должен заплатить ему, Грише, стоимость его услуг по охране квартиры, поливу цветов и забору приходящей почты. Вопрос: кто, кому и сколько должен платить?
Ответ:
Отметим прежде всего, что наш листок не место для подробного освещения вопросов еврейских законодательства, тем более, что данный вопрос, касающейся имущественных тяжб, очень сложен. Здесь мы приведём только основные принципы, в свете которых нужно рассматривать этот вопрос,.
Брать и использовать чужое имущество без спроса, это грубое нарушение еврейского закона и считается воровством (Трактат «Баба Мециа» 41а), даже если не было нанесено имуществу или его владельцу никакого ущерба или убытка. Другой вопрос, должен ли нарушитель платить за пользование чужим имуществом? Наш вопрос, где Гриша без разрешения вселился в квартиру Марка и жил в ней три недели, подробно рассматривается в Талмуде и Еврейском Кодексе законов – Шульхан Арух (Хошен Мишпат 363,6-10). В общем случае, если хозяин возражает против незаконного использования его квартиры, то нарушитель обязан ему заплатить. Но приводится также мнение мудрецов, что в случае, когда квартира не предназначена для сдачи в аренду, и её владелец не понёс материального ущерба, то нарушитель не обязан платить.
Если придерживаться основного мнения, то нужно платить за проживание. Но тут возникает другой вопрос: Сколько платить? Очевидно, что в южном городе, во время войны, когда ежедневно город подвергается ракетным обстрелам, практически невозможно сдать квартиру всего на три недели. А сдавать её за бесценок никто не согласится, даже если её владелец утверждает противное. Таким образом, учитывая мнение тех мудрецов, которые освобождают от оплаты, нарушитель не обязан платить за проживание. Но это не освобождает его от платы за воду, газ и электричество.
Должен ли Марк платить Грише за почту, полив цветов и охрану квартиры? Этот вопрос также освещён в Шульхан Арух (Хошен Мишпат 264,4). Там говорится, что, если кто-либо делает работу или оказывает услугу другому, и если эта работа или услуга ему необходимы, то тому, кто это сделал, полагается оплата за услугу, даже если его об этом не просили. Тем более, когда просили, что имело место в нашем случае. К примеру, у соседа прорвало водопроводную трубу. Вода заливает соседей и наносит им ущерб. В данной ситуации, когда один из соседей вызовет водопроводчика без ведома того, у кого прорвало трубу, безусловно, он обязан оплатить услуги водопроводчика. Но когда совершенно ясно, что за данную работу или услугу не принято брать деньги, то, если напрямую не было обговорено об оплате, тогда тот, для кого была сделана работа, не обязан платить. Например: когда сосед-электрик ввернул лампочку соседу, или врач отвечает своему другу на вопрос, связанный со здоровьем, за это платить не принято.
В нашем случае совершенно ясно, что Марк не должен платить Грише, даже если Гриша этого требует. Просьба Марка входит в рамки обычных мирных соседских отношений, а Гриша требует оплаты только из чувства мести.
Итак, никто никому не должен платить.
Результат: Марк и Гриша, в лучшем случае, останутся в натянутых отношениях, а уж о тесной дружбе, которая была между ними до инцидента, вообще не идёт речи. Кажется, было бы намного лучше, если бы Марк и Гриша поменялись бы местами. Если бы Гриша предложил бы Марку какую-либо, даже незначительную оплату за пользование квартирой, а Марк отказался бы от неё, так как, в конце концов, он ничего не потерял, да ещё и оказал услугу другу, – тогда всё выглядело бы иначе. И был бы мир в их доме.
P. S. Эта проблема возникла в действительности между реальными людьми, и была решена квалифицированными раввинами.
В память о Нахуме, сыне Исайи и Рафаэле, сыне Самуила. (לזכרם של נחום בן ישעיהו ורפאל בן שמואל אליעזר)
|
