Вот открывается занавес и появляется на сцене толстенький человечек, в жеваном пиджачке без галстука, в старомодных брючках. Отнюдь не красавец. Достает исписанные листки бумаги. Не отпечатанные, а именно от руки писанные, и начинает шаманить. Плетет байки, не заканчивает предложения. Никто вообще не помнит с чего он их начинал. И все. Зал в его власти следующие два часа. Да какие там два часа – почти полвека длится колдовство, которое любовно зовется Миша Жванецкий. Что любопытно: в шахматной партии интеллекта, в нескончаемом поединке, в живом диалоге с залом Михаил Михайлович всегда победитель.
Но при всей-то его внешней открытости и доброжелательности Жванецкий – это вещь в себе. С какой стороны ни подступись к нему, с какого бока ни взгляни – Михаил Михайлович отовсюду непроницаем. Впереди от любопытных глаз выставил как щит кожаный портфельчик, сверху оградился веселой лысинкой; в глазах – бритвы чертовщинки. Короче, одесский Мифистофель на эстраде.
Ну можно ли, скажите откровенно, оценить степень его славы, градус популярности, температуру зала, число восторженных поклонников, крепость выдержки и силу любви – ведь уже столько лет длится и длится феномен, который вряд ли объяснить иностранцу. Попробуйте перевести: "Ударилась Василиса Прекрасная оземь и разбилась на хрен".
Но как ни старайся, а обойтись без него сегодня, как и тридцать-сорок лет назад, нельзя. Обойти никак: потому что перед нами эпоха, глыба, матерый человечище, феномен на эстраде, явление в литературе. Так трудно понять, как же совместились в одном лице: напористый шоумен и тонкий лирик, обласканный властью художник и заядлый спорщик; дежурный по стране и незлобливый любитель женщин.
И неожиданно в голову приходит: а ведь самая большая загадка, самый большой парадокс его творчества – это сам Михаил Жванецкий.
Однако парадокс Жванецкого превращается в бесконечный лабиринт, когда пытаешься найти из него выход и втиснуть странную фигуру в какие-то рамки, найти подходящие критерии, оценить по достоинству. Вот тогда понимаешь - и на каких таких весах его взвесить? В какой такой круг в конце концов поместить, чтобы не высовывался: в братскую семью диссидентов, в дружеское застолье сатириков или закрытое сообщество мастеров эстрадного жанра? Повторюсь: при всей открытости – Жванецкий полная загадка, тайна, секрет, безмолвие. И бездна открытий.
Чтобы рискнуть и замахнуться на сей парадокс эпохи, нужно не только пуд соли съест, но ведро водки выпить. И не одно. С внутренним содроганием и нервным тиком в лице берусь за тонкую ниточку, тяну изо всех сил. Авось размотаю хоть маленький клубочек истины.
Для начала хотелось бы понять, с кем имеешь дело? Мудрец ли - русский Мишель Монтень пред нами; летописец ли эпохи Нестор; создатель изящных афоризмов Козьма Прутков; тонкий наблюдатель нравов - современный Ларошфуко. Или просто Петрушка, паяц- пересмешник, фольклорный Иванушка-дурачок, клепатель анекдотов.
"Или я буду жить хорошо или мои произведения станут бессмертными"
На юбилейном вечере в честь 75-ти летия Михал Михалыча заслуженный маэстро Спиваков замечательно сказал: "Обычно мысль находит нужные слова. У Жванецкого же отдельные слова, как будто случайные, путем необъяснимых манипуляций и столкновений обретают форму мысли".
Оттолкнемся же от этих слов и поплывем дальше.
Будем откровенны до конца. Жванецкий не просто сатирик, выступающий на сцене. Он целая рекламная кампания. Очень дорогой и раскрученный бренд, рекламный слоган, хитовая топ-модель, гламурный типаж и подлинная телезвезда. Зачем же спрашивается, будучи поп-королем, увенчанным золотой короной успеха, ему так нужно еще рядится в скромную писательскую мантию? Зачем красоваться ему в романтическом плаще Чальд-Гарольда и примеривать ржавые доспехи рыцаря Печального образа? К чему, скажите, успешному шоумену, лояльному к любым режимам, сравнивать остроту своих сатирических стрел, со стрелами жившего в немилости у власти Михаила Михайловича Булгакова?
И не объяснишь очередной парадокс: отчего литературная жизнь Жванецкого кажется более тусклой и не столь ослепительной, как его театр миниатюр.
Что обычно является слабостью писателя? Как раз то, что он безоглядно любит, что никак не контролируется им, что не поддается логике и холодному расчету. Отчего болит душа и тянут все жилы. Какие же слабости вы находите у Михал Михалыча? Честно сказать, явную слабину он не дает никогда и ни в чем. Хотя как сказать. С истинной и безграничной любовью он относится лишь к одному. К фразе. Блестящему афоризму. Летучему выражению. Смелому парадоксу. И из такого легкомысленного и вздорного материла и лепится сценка, монтируется номер, где главным и единственным героем остается все та же звонкая фраза.
Опять же парадокс Жванецкого. Такая безОбразная, безлюбовная, безадресная, но необычайно построенная и смешная фраза вдруг становится феноменом не только сцены, но и литературы.
Сомерсет Моэм когда-то с грустью сказал: "Чехов убил целую плеяду молодых английских новеллистов". Нет сомнения, что большой талант – беспощадный палач посредственности. А уж гений – тот просто серийный убийца. Потому что рядом с ним гибнет все несовершенное, потому что все внимание публики отдано любимому. Притягивая все взоры современников, тот, любимец публики, оставляет в забвении менее сильные дарования.
Пушкин своим "Евгением Онегиным" закрыл целый жанр - роман в стихах. Толстой прихлопнул роман-эпопею. Кому бы пришло в голову писать ее после "Войны и мира". Владимир Высоцкий притушил взлет бардовской песни, доведя свою песню до края, до совершенства. После Михаила Жванецкого осталась сегодня лишь выжженная земля. Потому-то спешно пришлось отправиться на пенсию всем сатирикам советского образца.
Жванецкий весь в парадоксах, как культурист целиком в своем атлетическом теле, как обнаженная красотка, ублажающая взоры, в своих женских прелестях. Ведь убери у накаченного бодибилдера его мышцы – и он мгновенно сдуется; постарей та сексапильная красотка – и кто будет любоваться ее перезрелыми формами?
"Придумали себе иначе, чем нужно, и живем иначе, чем все"
Шкловский характеризовал Исаака Бабеля: иностранец в России. О Жванецком следует сказать: русский еврей в зазеркалье. Потому что пребывает он в двух ипостасях. Телом – в России, но духом в том абсурдном, кафкианском зазеркалье, где легко сорваться в любую глупость, где из воздуха, из мимолетных и воздушных фраз может соткаться странное литературное творение: не то театральная реприза, не то интернетовский твит.
Продолжая аналогию с Бабелем отметим еще некоторые детали. Хотя оба они одесситы, представители великой "южной школы" литературы, но сколь разные они демонстрируют подходы, какие разные стороны подчеркивают. Если Бабель – родное дитятко классической литературы, то Жванецкий ее пасынок. Связь-то есть, но явно неблизкая. Если Бабель знаменовал переход русской классики к новой ее декадентской форме, то Жванецкий отметил ее новый извив, поворот – гибель классики. Ну, право, смешно писать по-старому, имея за плечами язвительную школу Жванецкого. Да и кому нужны те шаблонные штаны композиционных приемов, стандарты сюжетных линий, скучные описания природы, навязшие в зубах положительные герои.
Но, очищая литерату от литературщины, выходя на полный и чистый простор, отбрасывая все ограничения, можно вообще ее уничтожить. Очистив до конца, прийти к абсолютной чистоте, то есть стерилизовать литературу. Так же опасно, как очищать театр от театральщины и лицедейства. Так вот, Жванецкий очень тщательно, с блеском, с удовольствием и восторгом избавляет литературу от штампов и устаревших литературных приемов – и выводит ее на новую светлую дорогу, на другую полосу движения, на сцену, то есть переносит ее на поле нелитературы. Облегченной, обесцененной обескровленной, зато полностью свободной Новой литературы.
Не получится ли так: открывая современного Жванецкого, мы закрываем книги старых мастеров пера. Тех, глупцов, кто реально во что-то свято верил, что-то бесконечно любил и яростно ненавидел.
Кому нужны такие сложности, скажите на милость, когда можно на все поплевывать сверху и над всем беззаботно посмеиваться.
Яков Бендерский
|
